Неточные совпадения
Верные ликовали, а причетники, в течение многих лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи барана и мало того что съели его всего,
не пощадив даже копыт, но долгое время скребли ножом стол, на котором лежало
мясо, и с жадностью
ели стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому
не товарищ. Отец вам
будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но
не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем
не сыскать… Я нужен России… Нет, видно,
не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник…
мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут
есть лес…
«Жажда развлечений, привыкли к событиям», — определил Самгин. Говорили негромко и ничего
не оставляя в памяти Самгина; говорили больше о том, что дорожает
мясо, масло и прекратился подвоз дров. Казалось, что весь город выжидающе притих. Людей обдувал
не сильный, но неприятно сыроватый ветер, в небе являлись голубые пятна, напоминая глаза, полуприкрытые мохнатыми ресницами. В общем
было как-то слепо и скучно.
В доме, против места, где взорвали губернатора, окно
было заткнуто синей подушкой, отбит кусок наличника, неприятно обнажилось красное
мясо кирпича, а среди улицы никаких признаков взрыва уже
не было заметно, только слой снега стал свежее, белее и возвышался бугорком.
— Вели принести — как
не быть? А битого
мяса не станете? Вчерашнее жаркое
есть, цыплята…
— Все холодное! Как же
не разбудить меня! Дома
есть мясо, цыплята… Ах, Борюшка, срамишь ты меня!
Позвольте-с: у меня
был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он
будет богат, то самое большое наслаждение его
будет кормить хлебом и
мясом собак, когда дети бедных
будут умирать с голоду; а когда им топить
будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена
не даст.
За обедом
был, между прочим, суп из черепахи; но после того супа, который я
ел в Лондоне, этого нельзя
было есть. Там умеют готовить, а тут наш Карпов как-то
не так зарезал черепаху,
не выдержал
мяса, и оно вышло жестко и грубо. Подавали уток; но утки значительно похудели на фрегате. Зато крику, шуму, веселья
было без конца! Я
был подавлен, уничтожен зноем. А товарищи мои
пили за обедом херес, портвейн, как будто
были в Петербурге!
Мы обрадовались, и адмирал принял предложение, а транспорт все-таки послал, потому что быков у японцев бить запрещено как полезный рабочий скот и они
мяса не едят, а все рыбу и птиц, поэтому мы говядины достать в Японии
не могли.
Но эти раки мне
не понравились: клешней у них нет, и шеи тоже, именно нет того, что хорошо в раках; ноги недурны, но крепки; в средине рака много всякой дряни, но
есть и белое
мясо, которым наполнен низ всей чашки.
Чего
не было за столом!
Мяса решительно все и во всех видах, живность тоже; зелени целый огород, между прочим кукуруза с маслом. Но фруктов мало:
не сезон им.
Мне несколько неловко
было ехать на фабрику банкира: я
не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а
не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать
не мясо,
не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
В шесть часов мы
были уже дома и сели за третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум,
было отсутствие супа и присутствие сосисок с перцем, или, лучше, перца с сосисками, — так
было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем.
Есть мы, однако ж,
не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали
мяса через три часа после обеда.
Мая извивается игриво, песчаные мели выглядывают так гостеприимно, как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес
не темный и
не мелкий частокол, как на болотах, но заметно покрупнел к реке; стал чаще являться осинник и сосняк. Всему этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «Вон осинничек, вон соснячок!» — говорил он приветливо, указывая на знакомые деревья. Лодка готова, хлеб выпечен,
мясо взято — едем. Теперь платить
будем прогоны по числу людей, то
есть сколько
будет гребцов на лодках.
В последние недели плавания все средства истощились: по три раза в день
пили чай и
ели по горсти пшена — и только. Достали
было однажды кусок сушеного оленьего
мяса, но несвежего, с червями. Сначала поусумнились
есть, но потом подумали хорошенько, вычистили его, вымыли и… «стали кушать», «для примера, между прочим, матросам», — прибавил К. Н. Посьет, рассказывавший мне об этом странствии. «Полно, так ли, — думал я, слушая, — для примера ли;
не по пословице ли: голод
не тетка?»
«Напрасно мы
не закусили здесь! — говорил барон, — ведь с нами
есть мясо, куры…» Но мы уже ехали дальше.
После завтрака, состоявшего из горы
мяса, картофеля и овощей, то
есть тяжелого обеда, все расходились: офицеры в адмиралтейство на фрегат к работам, мы,
не офицеры, или занимались дома, или шли за покупками, гулять, кто в Портсмут, кто в Портси, кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я
не видал их; говорят,
ели много. Ойе
ел мясо в первый раз в жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
В иных местах у туземцев: мангу, орочан, гольдов, гиляков и других, о которых европейские этнографы, может
быть, еще и
не подозревают, можно
было выменивать сушеное оленье
мясо, просо на бисер, гвозди и т. п.
Местное туземное население должно
было подчиниться и доставлять им продовольствие. Мало того, китайцы потребовали, чтобы
мясо и рыбу приносили к ним женщины. Запуганные тазы все это исполняли. Невольно поражаешься тому, как русские власти мирились с таким положением вещей и
не принимали никаких мер к облегчению участи закабаленных туземцев.
Дерсу принялся снимать шкуру и делить
мясо на части. Неприятная картина, но тем
не менее я
не мог
не любоваться работой своего приятеля. Он отлично владел ножом: ни одного лишнего пореза, ни одного лишнего движения. Видно, что рука у него на этом деле хорошо
была набита. Мы условились, что немного
мяса возьмем с собой; Чжан Бао и Фокин примут меры доставить остальное староверам и для команды.
На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки
мяса на бивак. Кроме того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей
было трое. У двоих
были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько
не сомневался в правильности его выводов.
В Уссурийском крае козуля обитает повсеместно, где только
есть поляны и выгоревшие места. Она
не выносит высоких гор, покрытых осыпями, и густых хвойных лесов. Охотятся на нее ради
мяса. Зимние шкурки идут на устройство спальных мешков, кухлянок и дох; рога продаются по три рубля за пару.
15-го октября
был последний день наших сборов. Из муки мы напекли лепешек, насушили
мяса. Предусмотрено
было все,
не забыта
была даже сухая трава для обуви.
Чтобы
мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и хотел
было уже идти на бивак за людьми, но опять услышал шорох в лесу. Это оказался Дерсу. Он пришел на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он спросил меня, кого я убил. Я мог и промахнуться.
В 5 часов мы подошли к зверовой фанзе. Около нее я увидел своих людей. Лошади уже
были расседланы и пущены на волю. В фанзе, кроме стрелков, находился еще какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу еще
не проходили, они решили, что мы остались позади, и остановились, чтобы обождать. У китайцев
было много кабарожьего
мяса и рыбы, пойманной заездками.
Убить оленя во время рева очень легко. Самцы, ослепленные страстью, совершенно
не замечают опасности и подходят к охотнику, когда он их подманивает рожком, почти вплотную.
Мясом мы
были вполне обеспечены, поэтому я
не пустил казаков на охоту, но сам решил пойти в тайгу ради наблюдений.
Я понял все. Мне вспомнились рассказы охотников о том, что медведь, найдя какое-нибудь мертвое животное, всегда закапывает его в землю. Когда
мясо станет разлагаться, он лакомится им. Но я
не знал, что медведь закапывает медведя. Для Дерсу это тоже
было новинкой.
Отец его, рязанский мещанин, жил, по мещанскому званию, достаточно, то
есть его семейство имело щи с
мясом не по одним воскресеньям, и даже
пило чай каждый день.
Лопухов
был сын мещанина, зажиточного по своему сословию, то
есть довольно часто имеющего
мясо во щах; Кирсанов
был сын писца уездного суда, то
есть человека, часто
не имеющего
мяса во щах, — значит и наоборот, часто имеющего
мясо во щах.
Вот этот характер наших сходок
не понимали тупые педанты и тяжелые школяры. Они видели
мясо и бутылки, но другого ничего
не видали. Пир идет к полноте жизни, люди воздержные бывают обыкновенно сухие, эгоистические люди. Мы
не были монахи, мы жили во все стороны и, сидя за столом, побольше развились и сделали
не меньше, чем эти постные труженики, копающиеся на заднем дворе науки.
…Две молодые девушки (Саша
была постарше) вставали рано по утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали себе испытания,
не ели целые недели
мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему
не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: «Ну,
будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его
не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье
мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
Керосинка
не раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А.
есть керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая в ресторане. Случайный разговор в коридоре, разрешение изжарить кусок
мяса на керосинке… Раз, другой…
— Уж так бы это
было хорошо, Илья Фирсыч! Другого такого змея и
не найти, кажется. Он да еще Галактион Колобов — два сапога пара. Немцы там, жиды да поляки — наплевать, — сегодня здесь насосались и отстали, а эти-то свои и никуда
не уйдут. Всю округу корчат, как черти мокрою веревкой. Что дальше, то хуже. Вопль от них идет. Так и режут по живому
мясу. Что у нас только делается, Илья Фирсыч! И что обидно: все по закону, — комар носу
не подточит.
Пищик. Я полнокровный, со мной уже два раза удар
был, танцевать трудно, но, как говорится, попал в стаю, лай
не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный родитель, шутник, царство небесное, насчет нашего происхождения говорил так, будто древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… (Садится.) Но вот беда: денег нет! Голодная собака верует только в
мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только про деньги…
Вот еще строки из Полякова: «Очень нехороша
была также и местная солонина; она готовилась из
мяса казенных быков, истощенных работой на плохих и трудных дорогах и убитых нередко накануне погибели, если им
не перерезывалось горло полуиздохшим».
Кормиться, подобно гилякам, одною рыбой и
мясом они уже
не могли, — нужен
был рис, и вот, несмотря на свое нерасположение к японцам, побуждаемые голодом, начали они, как говорят, выселяться на Матсмай.
Если в саксонских и прусских тюрьмах заключенные получают
мясо только три раза в неделю, каждый раз в количестве,
не достигающем и 1/5 фунта, и если тамбовский крестьянин съедает 4 ф. хлеба в день, то это
не значит, что сахалинский ссыльный получает много
мяса и мало хлеба, а значит только, что германские тюрьмоведы боятся
быть заподозренными в ложной филантропии и что пища тамбовского мужика отличается большим содержанием хлеба.
Тюремный суп, или похлебка, представляет полужидкую кашицу от разварившейся крупы и картофеля, в которой плавают красные кусочки
мяса или рыбы и которую хвалят некоторые чиновники, но сами
не решаются
есть.
Я много раз пробовал вынашивать копчиков (то же, что дрессировать собаку), и гнездарей и слетков; выносить их весьма легко: в три-четыре дня он привыкнет совершенно и
будет ходить на руку даже без вабила (кусок
мяса); стоит только свистнуть да махнуть рукой, стоит копчику только завидеть охотника или заслышать его свист — он уже на руке, и если охотник
не протянет руки, то копчик сядет на его плечо ила голову — живой же птички никакой
не берет.
Нырки всегда довольно сыты, а осенью бывают даже очень жирны;
мясо их
было бы сочно, мягко и вкусно, если б
не пахло сильно рыбой.
Не понимаю, отчего лебедь считался в старину лакомым или почетным блюдом у наших великих князей и даже царей; вероятно, знали искусство делать его
мясо мягким, а мысль, что лебедь служил только украшением стола, должна
быть несправедлива.
Она
была несколько больше самой крупной дворовой утки; перья имела светло-коричневого цвета, испещренные мелкими темными крапинками; глаза и лапки красные, как киноварь, а верхнюю половинку носа — окаймленную такого же красного цвета узенькою полоскою; по правильным перьям поперек крыльев лежала голубовато-сизая полоса; пух
был у ней розовый, как у дрофы и стрепета, а жир и кожа оранжевого цвета; вкус ее
мяса был превосходный, отличавшийся от обыкновенного утиного
мяса; хвост длинный и острый, как у селезня шилохвости, но сама она
была утка, а
не селезень.
Я долго сберегал этого зайца и показывал охотникам, но
мяса такого урода никто
есть не стал.
Никто из охотников
не нахаживал его гнезд, но все знают, что в осенний пролет (то
есть в августе) фифи появляются несравненно в большем числе: очевидно, что они возвращаются с молодыми. Их убивать иногда по нескольку вдруг.
Мясо их нежно и вкусно, хотя никогда
не бывает очень жирно; впрочем, они так рано пропадают, что им некогда разжиреть.
Единственно волшебной быстроте своего нырянья обязан гоголь тем вниманием, которое оказывали ему молодые охотники в мое время, а может
быть, и теперь оказывают, ибо
мясо гоголиное хуже всех других уток-рыбалок, а за отличным его пухом охотник гоняться
не станет.
Мясо жирного, осеннего чирка, если
не пахнет рыбой, что, к сожалению, хотя редко, но бывает, я предпочитаю даже
мясу кряковной утки, [Между некоторыми охотниками существует мнение, что чирята никогда рыбы
не едят, никогда, следовательно,
не могут ею пахнуть, но оно
не всегда, или, лучше сказать,
не везде справедливо] в нем слышнее запах дичины.
Бывало, слышишь его где-то около себя, долго всматриваешься и насилу разглядишь песочника, стоящего на песчаном бугорке и беспрестанно делающего поклоны, то
есть опускающего и поднимающего голову.
Мясо его нежно и вкусно, но жирно никогда
не бывает. Пропадает он довольно рано, в начале августа.
Мясо молодых глухарей очень вкусно, в чем согласны все;
мясо же старых, жесткое и сухое, имеет особенный,
не для всех приятный вкус крупной дичи и отзывается сосной,
елью или можжевеловыми ягодами;
есть большие любители этого вкуса.